Мы сдали того фраера. История известной песни

[haim1961]

Мы сдали того фраера.
История известной песни

[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]

РУССКАЯ НАРОДНАЯ?

Пожалуй, одна из самых популярных и доныне «блатных» песен - это так называемый «Марсель». Попробуем воспроизвести один из наиболее популярных его вариантов:

Стою я раз на стрёме,
Держу в руке наган,
Как вдруг ко мне подходит
Незнакомый мне граждАн.

Он говорит мне тихо:
«Позвольте вас спросить,
Где б можно было лихо
Эту ночку прокутить?
Чтоб были там девчонки,
Чтоб было там вино,
А сколько это будет стоить -
Мне, право, все равно!»

А я ему ответил:
«На Лиговке вчера
Последнюю малину
Завалили мусора».

Он предложил мне деньги
И жемчуга стакан,
Чтоб я ему разведал
Советского завода план.

Он говорил: «В Марселе
Такие кабаки,
Такие там бордели,
Такие коньяки!

Там девочки танцуют голые,
А дамы - в соболях,
Халдеи носят вина,
А воры носят фрак!»

Советская «малина»
Держала свой совет,
Советская «малина»
Врагу сказала «Нет!»

Мы взяли того фраера,
Забрали чемодан,
Забрали деньги-франки
И жемчуга стакан.

Потом его мы сдали
Войскам НКВД,
С тех пор его по тюрьмам
Я не встречал нигде.

Меня благодарили власти,
Жал лапу прокурор,
Потом нас посадили
Под усиленный надзор.

С тех пор имею, братцы,
Одну я в жизни цель:
Ох, как бы мне добраться
В эту самую Марсель!

Где девочки танцуют голые,
Где дамы в соболях,
Лакеи носят вина,
А воры носят фрак!

Вариантов песни, конечно, великое множество, но они имеют друг с другом незначительные расхождения. Например, неведомый герой стоит не на стрёме, а на майдане (то есть на площади, ещё точнее - на привокзальной площади), и не держит в руке наган, а сообщает - «держуся за карман», то есть как раз опасается, как бы у него самого ничего не спёрли; лакеи носят не вина, а «бороды» или даже «золото»; коварный враг требует не «советского завода план», а «секретного завода план» или даже - «жиркомбината план»… Во многих вариантах безвестные переработчики убирают нарочито выбивающиеся из размера строки, которые как бы имитируют прозаическую речь. И этим самым наносят вред песне. Мне встречался даже вариант со строкой «жиркомбината план». Вообще-то смешно. Но - оригинальность размера лучше бы сохранить…

Для нескольких поколений россиян «Марсель» был и остаётся «народной» песней. Вот и в сборнике «Энциклопедия русских песен», выпущенном издательством ЭКСМО в 2002 году, значится - «Автор неизвестен». Да что там далеко ходить! В 1999 году я сам думал так же, потому и в моём двухтомном исследовании «Великие битвы уголовного мира» песенку о разоблачении уркаганами французского шпиона отнёс к концу 20-х - началу 30-х годов. И позднее повторил это заблуждение в сборнике «Блатные песни» с моими примечаниями и комментариями («Феникс», Ростов-на-Дону, 2001 год). Каюсь, православные…

Да и как было не обмишуриться? Уж очень сочно отражал «Марсель» реалии именно этой самой эпохи. Действительно, с середины 20-х годов советское общество захлестнула волна шпиономании. Кампания эта была организована сверху, умело направлялась и регулировалась властями. Одной из распространённых тем литературы и средств массовой информации становится нелегальное прибытие белоэмигрантов из-за границы. Чуть ли не ежедневно в газетах появляются рассказы о поимке шпионов, террористов и диверсантов. А уж писатели вовсю дали волю своему творчеству. Рассказ Михаила Булгакова «Ханский огонь» (помещик возвращается в усадьбу, где при новой власти организован музей), пьеса Бориса Ромашова «Конец Криворыльска» (бывший врангелевский офицер вместе с профессиональным шпионом приходит к своему отцу с вредительским заданием), повесть Алексея Толстого «Василий Сучков» (похождения шпиона, ставшего уголовником), повесть Н. Чуковского «Княжий угол» (эсер, прибывший из-за кордона, пытается организовать антисоветский мятеж) и множество других произведений формировали у обывателя подозрительность и неприязнь по отношению к «бывшим», доходившую до ненависти. Не грех, впрочем, вспомнить и роман Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», где высмеяны доверчивые «контрреволюционеры», которых дурачит ловкий мошенник Остап Бендер.

Поэт-трибун Владимир Маяковский в 1927 году формулирует эту паранойю стихотворными строками:

Теперь к террору от словесного сора
Перешло правительство британских тупиц:
На территорию нашу спущена свора
Шпионов, поджигателей, бандитов, убийц...

Одновременно в сознание обывателя внедрялся образ ГПУ как «первого друга и защитника» рабочих и крестьян. Провозглашалась необходимость сотрудничества с этим учреждением как дело чести и доблести каждого гражданина. ГПУ - Главное политическое управление при НКВД (Народном комиссариате внутренних дел) - заменило в 1922 году печально известную ЧК. Перед ГПУ ставилась цель: борьба с контрреволюцией, шпионажем и бандитизмом. Чтобы ярче представить атмосферу тех лет, процитируем отрывок из «Ненаписанной книги» Михаила Кольцова:

«Представьте себе белогвардейца, приехавшего осуществить заговор в Советской стране. Пускай даже он прибыл со всякими предосторожностями и поселился у своего друга, белогвардейца же; пусть ГПУ о нём не подозревает... Но ГПУ теперь опирается на самые широкие круги населения... Если белый гость покажется подозрительным, им заинтересуется фракция жилтоварищества. На него обратит внимание комсомолец-слесарь, починяющий водопровод. Прислуга, вернувшись с собрания домашних работниц, где стоял доклад о внутренних и внешних врагах диктатуры пролетариата, начнёт пристально всматриваться в показавшегося ей странным жильца. Наконец, дочка соседа, пионерка, услышав случайно разговор в коридоре, вечером долго не будет спать, что-то, лёжа в кровати, взволнованно соображать. И все они, заподозрив контрреволюционера, шпиона, белого террориста, - все они вместе и каждый в одиночку не будут даже ждать, пока придут их спросить, а сами пойдут в ГПУ и сами расскажут оживлённо, подробно и уверенно о том, что видели и слышали. Они приведут чекистов к белогвардейцу, они будут помогать его ловить, они будут участвовать в драке, если белогвардеец будет сопротивляться... Во время последней полосы белых террористических покушений целые группы ходоков из деревень приходили за двести вёрст пешком в город, в ГПУ, сообщить, что в деревне, мол, появилась политически подозрительная личность».

Вот о том же и в «Марселе» поётся: даже честный советский жулик готов разоблачить подлого иностранного агента и сдать его доблестным органам!

К 1927 году в обществе начинает витать призрак надвигающейся войны. На международной арене обстановка всё более накаляется. Полицейский налёт на советское торгпредство в Лондоне, разрыв по инициативе британского министра иностранных дел Остина Чемберлена дипломатических отношений Англии с СССР, убийство советского полпреда в Варшаве П. Л. Воейкова, постоянные сообщения о диверсиях и террористических актах...

В июле Менжинский и Ягода в интервью рассказывают о том, как подлые белогвардейцы, организовавшие взрывы в Москве, попали на территории Белоруссии в красноармейскую засаду и были уничтожены. (Что тут же использовали в своём бессмертном творении Ильф и Петров, заставив Остапа Бендера, создателя «Союза меча и орала», разразиться тревожной тирадой, рассчитанной на бубличных дел мастера гражданина Кислярского: «За нами следят уже два месяца и, вероятно, завтра на конспиративной квартире нас будет ждать засада. Придётся отстреливаться... Я дам вам парабеллум»).

А сколько громких процессов проходит в это время: дело «Тактического центра», группы церковников, «ЦК партии правых эсеров», «Шахтинское дело», «дело Промпартии», «дело Главтопа», «дело польских ксёндзов» и т.д. и т.п.

В обстановке 30-х годов шпиономания и вовсе принимает невиданные размеры. Все экономические и политические промахи руководства страны списываются на «вредителей», «троцкистов» и «шпионов», которые чаще всего выступают «единым блоком». К крестовому советскому походу против шпиёнов особо громогласно призвал товарищ Сталин в своей пламенной речи на вечернем заседании февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года. Он ясно обозначил три источника, три составные части подлого шпионства в Республике Советов:

«Во-первых, вредительская и диверсионно-шпионская работа агентов иностранных государств, в числе которых довольно активную роль играли троцкисты , задела в той или иной степени все или почти все наши организации, как хозяйственные, так и административные и партийные.
Во-вторых, агенты иностранных государств, в том числе троцкисты, проникли не только в низовые организации, но и на некоторые ответственные посты.
В-третьих, некоторые наши руководящие товарищи, как в центре, так и на местах, не только не сумели разглядеть настоящее лицо этих вредителей, диверсантов, шпионов и убийц, но оказались до того беспечными, благодушными и наивными, что нередко сами содействовали продвижению агентов иностранных государств на те или иные ответственные посты. Таковы три бесспорных факта, естественно вытекающие из докладов и прений по ним».

И началась большая и долгая Варфоломеевская ночь… Летели головы всех подряд, но особливо больших начальников и старых большевиков. Не щадили даже наркомов НКВД. Первым пал Енох Гершонович Иегода, он же Генрих Григорьевич Ягода, которому «пришили» не только руководство правотроцкистским подпольным блоком с целью свержения советской власти, соучастие в убийствах Кирова, Менжинского, Куйбышева, но заодно отравление Максима Горького вкупе с его сыном (последнего нарком притравил якобы для того, что бы сблизиться с его красавицей-женой). В 1938 году Ягоду расстреляли.

Впрочем, не повезло и его преемнику Николаю Ежову - тому самому, которому посвятил проникновенные строки народный поэт Казахстана Джамбул:

В сверкании молний ты стал нам знаком,
Ежов, зоркоглазый и умный нарком.
Великого Ленина мудрое слово
Растило для битвы героя Ежова.

Наркома обвинили не только в работе на иностранные разведки, подготовке терактов против руководителей партии и государства, но и в гомосексуализме. На суде в 1939 году Николай Иванович признал только гомосексуализм - и умер честным большевистским педерастом.

В это время тюрьмы и лагеря быстро наполняются «политиками», так что «блатным» приходится потесниться. При этом уголовников как в лагерях, так и на воле «технично» натравливают на «политических», подчёркивая «социальную близость» блатарей, босяков, беспризорников Советской власти - в противовес «гнилой интеллигенции».

Короче, по всему вроде выходило, что уркаганская песенка про весёлую марсельскую жизнь была написана либо в конце 20-х, либо в 30-е годы прошлого века.

НЕ РУССКАЯ И НЕ НАРОДНАЯ

Однако приходится признать, что на самом деле родилась песня значительно позже. Точно известен и её автор, который оказался не блатарём, а как раз наоборот - рафинированным интеллигентом. «Марсель», вернее - «Жемчуга стакан» (как назвал песенку сам сочинитель) написал Ахилл Левинтон (1913, Одесса - 1971, Ленинград) - филолог-литературовед и переводчик. Ахилл Григорьевич в 1940 году окончил филологический факультет Ленинградского государственного университета, в 1943 защитил диссертацию по раннему творчеству Э. Т. А. Гофмана, с 1946 года работал в Ленинграде старшим библиографом Публичной библиотеки и преподавал в Библиотечном институте. А в апреле 1949 Левинтона и нескольких его друзей (филолог Илья Серман, писательница-переводчица Руфь Зернова) арестовывают в ходе развернувшейся антиеврейской кампании. Вот как рассказал об этом сам Илья Захарович Серман 10 июля 2004 года на радио Би-Би-Си в передаче Севы Новгородцева «Севаоборот»:

«Была установка на аресты евреев. Кроме того, арестовали нашего друга Ахилла Григорьевича Левинтона, который бывал у нас в доме часто. По его следам пришли к нам… Они сначала собрали материалы по Левинтону, а поскольку он у нас бывал часто, то и за нами была установлена слежка. У меня нашлись два свидетеля, а у жены моей - несколько подруг, которые, испугавшись, все подтвердили... Сначала нам троим дали по десять лет. Одновременно мы подали кассацию, и прокурор тоже заявил протест. Меня и Левинтона судили вторично и дали 25 лет...».

Впрочем, все они были амнистированы после смерти Сталина, в 1954 году, и вернулись в Ленинград. А песню Левинтон сочинил как раз в период с 1949 по 1954. Некоторые источники датируют создание «Марселя» 1948 годом (например, Smith. «Songs to seven strings», Indiana, 1984, с.83). Но это неверно. Вот что вспоминает Нина Королева в очерке «Руфь Александровна, Руня Зернова» («Звезда», 2005, №11):

«У меня есть несколько фотографий, где мы все вместе: Илья, Руфь, Леонид Агеев, Александр Штейнберг, я… Говорили о новейшей литературе, о стихах, пели песни. Пожалуй, именно песни были любимейшей частью застолий.
Солировала Руфь. Песни в исполнении Руфи Александровны обычно выстраивались ею как история страны и общества - городской романс, дореволюционный мещанский репертуар, революция, лагерные и блатные песни, которых Руфь знала великое множество, песни военных лет, опять лагерные и блатные.
…Особой нашей любовью пользовалась также песня Ахилла Левинтона «Жемчугу стакан», написанная им в ссылке ко дню рождения Руфи Александровны: «Стою себе на месте...» Песня пелась сначала в подлинно авторском варианте, потом - в народных переделках и дополнениях: «Стою себе на Невском...», «Советская малина Собралась на совет, Советская малина Врагу сказала - Нет!». И роскошью поэтического открытия каждый раз звучал поворот сюжета песни: «Потом его мы сдали Властям Энкаведе. С тех пор его по тюрьмам Я не встречал нигде». И финал, выученный наизусть, но все равно каждый раз вызывавший улыбку: «Теперь одну, ребята, Имею в жизни цель - Ах, как бы мне увидеть Эту самую Марсель, - Где девушки танцуют голые, Где дамы в соболях, Лакеи носят вина, А воры носят фрак!»

Если песня была написана в ссылке, то уж точно после того, как осудили Ахилла Григорьевича, то есть после 1949 года.


А вот свидетельство Ларисы Найдич в «Toronto Slavic Quarterly»:

«Ахилл Григорьевич, написавший много работ о немецкой литературе, стал известен больше всего не как литературовед, а как автор ставшей действительно народной песни «Жемчуга стакан», бытующей во многих вариантах ("Стою себе на месте, держу рукой карман"). Сам он говорил об этом с большим сожалением, хотя эту песню ценил».

Лишь одно может оправдать мою прежнюю ошибку: уж больно хорошо песня стилизована! Левинтон действительно соотносил её с довоенными советскими временами (хотя шпионской истерии хватало и после войны), на это указывает даже упоминание НКВД: ведь Народный комиссариат внутренних дел был упразднён ещё в 1946 году, то есть до появления «Марселя» (или - «Жемчуга», как вам будет угодно).

РУССКАЯ! НАРОДНАЯ! ВЕЧНО ЖИВАЯ!

И в завершение нашего повествования хочется сказать о том, что гениальное песенное творение Ахилла Левинтона продолжает жить и звучать не только в многочисленных вариациях. Оно вдохновило других поэтов на новые произведения, которые являются, по сути, творческой переработкой блатного «Марселя». Одно из них - известная по исполнению Михаила Шуфутинского песенка «Одессу-маму не продам!». Увы, ни автора текста, ни создателя мелодии мне отыскать не удалось. Вот этот одесский шлягер, можете сравнить:

Как я купил себе пиджак, купил колёса,
В такой одеже можно ехать в Магадан.
Купил бы бабочку, жилетку -только гроши
Украл какой-то очень шустрый уркаган.

Я узнаю тебя, красавица Одесса,
Здесь Дерибасовскую левы стерегут.
Сидел, глазел я у фонтана с интересом,
Как мимо шмары задом фирменным трясут.

Вдруг подошел ко мне шикарный иностранец
И говорит: - my friend, поедем в Амстердам.
Там жизнь блатная, там почти что нету пьяниц,
Но дела хватит и бандитам, и ворам.

Сымай пиджак, - он говорит, - сымай колеса,
В них не пускают в славный город Амстердам.
Я на тебя надену фирмы «Левис» кроссы
И дипломат французский вместо торбы дам.

А как приедем - ты расскажешь о России,
О том, как трудно было жить среди волков.
И как у вас совсем замучили евреев,
И что их травят, как в Китае воробьев.

За это тебе будут и доллары, и франки,
Машина, вилла, много женщин и вина,
Да ты представь себе: француженки, испанки,
Не то что эта вот одесская шпана.

Мы этой ночью с пьедестала снимем Дюка,
И увезем его с собою в Амстердам.
Тут я не выдержал, сказал: - Довольно, сука,
Одессу-маму грабить я тебе не дам.

Тут я не выдержал, сказал: - Довольно, сука,
Одессу-маму никогда я не продам.
И где бы жизнь меня по свету ни бросала,
Одессу-маму никогда я не продам.

Ну и, разумеется, на память сразу же приходит «Пародия на плохой детектив» Владимира Высоцкого, написанная в 1966 году:

Опасаясь контрразведки, избегая жизни светской,
Под английским псевдонимом «мистер Джон Ланкастер Пек»,
Вечно в кожаных перчатках - чтоб не делать отпечатков,-
Жил в гостинице "Советской" несоветский человек.

Английский шпион, в отличие от французского, не требует от «жадного, хитрого, умного, плотоядного» гражданина Епифана плана советского секретного завода. Его специализация - провокации и терроризм:

- Вот и первое заданье: в три пятнадцать, возле бани,
Может, раньше, может, позже - остановится такси.
Надо сесть, связать шофера, разыграть простого вора,
А потом про этот случай раструбят по Би-Би-Си.

И еще. Оденьтесь свеже, и на выставке в Манеже
К вам приблизится мужчина с чемоданом. Скажет он:
-Не хотите ли черешни?- Вы ответите: - Конечно. -
Он вам даст батон с взрывчаткой - принесете мне батон.

А за это, друг мой пьяный,- говорил он Епифану,-
Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин...-
Враг не ведал, дурачина, - тот, кому все поручил он,
Был чекист, майор разведки и прекрасный семьянин.

И следует традиционный уже финал:

Да, до этих штучек мастер этот самый Джон Ланкастер.
Но жестоко просчитался пресловутый мистер Пек.
Обезврежен он, и даже он пострижен и посажен.
А в гостинице "Советской" поселился мирный грек.

В общем, дорогие сограждане, дело Ахилла Левинстона живёт и побеждает. Наполняя радостью и ликованием наши души. Во всяком случае, мою.
[Только зарегистрированные пользователи могут видеть ссылки. Нажмите Здесь для Регистрации]